Читать интересную книгу Безобразия в образовании - Ирина Борисовна Медведева

облеченный в сложную для современного человека форму. Как, собственно, всегда и делалось, когда в школе проходили «Слово о полку Игореве», «Путешествие из Петербурга в Москву», «Бедную Лизу».

Задаешь себе вопрос: а к чему такая смысловая карусель? Неужели автор не знает элементарных законов детской психологии: специфики восприятия, внимания, памяти? – Навряд ли. Думаем, дело в другом. Учебников много, авторы разные, а схема одна. И, естественно, напрашивается вывод о новой педагогической установке. Ее можно сформулировать следующим образом: имея дело с таким социально взрывоопасным материалом, как русская литература, надо максимально запутать картину. Запутать так, чтобы голова закружилась, как у человека, который играет в жмурки: глаза завязаны, а в темноте раздаются голоса. Только пойдешь направо – тебя окликают слева, делаешь шаг вперед – слышишь голос сзади. И уже хватаешь что попало, кого попало, лишь бы прекратить это хаотическое мельтешение.

На самом деле хаос иллюзорный, ибо карусель вращается вокруг совершенно определенного стержня. «Борьба за социальную справедливость есть зло» – такова основная идея учебника. Как сейчас говорят, – «однозначно». Из этой не слишком оригинальной сверхидеи вытекает противопоставление гражданского долга и – цитируем – «маленького, личного счастья в укромном уголке». И каким бы литературным материалом это противопоставление ни иллюстрировалось, автор учебника недвусмысленно дает понять, что предпочесть следует второе. Прямо скажем, труд это нелегкий, когда имеешь дело с русской литературой. Конечно, наибольшего заострения вопросы социального неравенства, справедливости и гражданского долга достигли в литературном направлении XIX века, получившем название «критического реализма», но и произведения предшествующих периодов в очень большой степени проникнуты теми же идеями. Достаточно вспомнить «Слово о полку Игореве», насыщенное яркими патриотическими чувствами; Даниила Заточника с его бесстрашными обличениями сильных мира сего за равнодушие к сирым и убогим; Сумарокова, воспевающего тех, кто заботится не о личном, а об общественном благе; Фонвизина, Карамзина, Державина.

Как же автор учебника выходит из положения? Способы разные, хотя их и не очень много. Первый мы уже упомянули – мозаичность подачи материала, приводящая к дезориентации в интеллектуальном пространстве. Такой прием воздействия на сознание называется фрагментацией.

Второй прием – это ложная аналогия. Вот, к примеру, «Слово Даниила Заточника». Голос, долетевший до нас из русского средневековья, и сегодня вызывает острое чувство сострадания, волнует какой-то вневременной подлинностью: «Княже мой, господине! <…> Когда же лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего, и от стужи оцепеневшего, и каплями дождевыми, как стрелами, до самого сердца пронзаемого»2.

А вот как пишет о нем Басовская: «Именно в искусстве задеть, обидеть всех и каждого Даниил, видимо, не знал себе равных. <…> Он обрушивает на голову своего господина град упреков, тревожит его совесть, то и дело сбивается с униженного тона на надменный и издевательский (курсив наш. – Авт.)»3. Обратите внимание на подбор слов: мало того что автор наделяет страдальца множеством отрицательных качеств, но еще и старательно выбирает такие, которые особенно ненавистны детям.

Вы спросите, при чем тут ложная аналогия? – Она дана ниже. «Такой оригинальной манерой общения с сильными мира сего, – пишет автор учебника о вышеприведенном отрывке, – Даниил напоминает мне литературный персонаж – героя К. Г. Паустовского „Золотая роза“»4.

Персонаж этот – старый нищий. Он описан Паустовским так, что вызывает чувство брезгливости и неприязни. Причем нищий не просто упоминается. Цитата из «Золотой розы» занимает больше места, чем цитата из произведения Даниила Заточника. А после этой цитаты – чтобы уж не было никаких разночтений! – ставится жирная точка над «i»: «Если тебе захочется узнать, как был посрамлен страшный (курсив наш. – Авт.) нищий, прочти главу из „Золотой розы“, посвященную Эдуарду Багрицкому. У нас сейчас речь о другом – о человеческом типе, который живет во все века». Ну, как вам такая аналогия?5

Пример этот не единственный. Вспомним уже упомянутого А. П. Сумарокова. Приведя строки монолога Ксении, дочери боярина Шуйского:

Блажен на свете тот порфироносный муж,

Который не теснит свободы наших душ,

Кто пользой общества себя превозвышает

И снисхождением сан царский украшает,

Даруя подданным благополучны дни,

Страшатся коего злодеи лишь одни, —

Басовская называет его «не совсем уместным монологом»6. (Хотя что в нем такого уж неуместного, если он обращен к князю? Вполне естественно, что невеста излагает жениху свой идеал правления, ведь, став княгиней, она будет чувствовать себя в какой-то мере ответственной за деяния мужа.) Ну, а чтобы еще больше подчеркнуть нелепость поведения Ксении, автор призывает вспомнить строки из повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу»: «Шар приземлился, из него вышел пилот в голубом, а на пороге Пантеона появилась… девица в розовом. Они устремились друг к другу и взялись за руки. Я отвел глаза – мне стало неловко»7.

Безусловно, если смотреть на героев классицизма с позиции сегодняшнего дня, они покажутся одномерными, прямолинейными, особенно положительные герои, поскольку отрицательные являются, как правило, более яркими типажами. И в советской школе детям говорилось о некоторой бледности и ходульности положительных персонажей эпохи классицизма. Говорилось и о морализаторстве, присущем подобным произведениям. А вот чего не было – так это попытки поставить все с ног на голову. Не говорилось, что единственный персонаж трагедии А. П. Сумарокова, вызывающий у читателя сочувствие, – это Димитрий Самозванец, которого автор недвусмысленно изобразил злодеем. И князь Курбский, который, как ни относись к личности Ивана Грозного, безусловно, совершил предательство, перейдя на сторону врага, не преподносился детям как «первый русский невозвращенец». Помните авторский отзыв о Данииле Заточнике? Вот и в пассаже про Курбского подбор слов весьма любопытен: «Шла Ливонская война. Очередное сражение Курбский проиграл. Это окончательно лишало его шансов заслужить царское прощение. И он предпочел эмигрировать (курсив наш. – Авт.) в Великое княжество Литовское – к военным противникам России. Спорный поступок с нравственной точки зрения? Безусловно. Но Курбский не был малодушным человеком, который думает только о спасении своей жизни. Оказавшись в относительной безопасности, он направил Ивану Грозному эпистолу, больше похожую на обвинительный акт»8.

Не будем забывать, что жанр учебника весьма далек от жанра литературной эссеистики. Даже самый либеральный учебник, по сути, авторитарен – такое уж у него назначение. Он призван сообщать ученикам определенные установки: как относиться к произведению, его идеям, героям, автору.

Когда мы уяснили основные принципы «обновления гуманитарного образования в России», нам стало особенно любопытно, как автор управится с А. Н. Радищевым. Преодолеет ли «сопротивление материала»? Что и говорить, потрудиться пришлось усердно (хотели сказать «на совесть», но язык не повернулся). Были пущены в ход самые разные средства. Не будем останавливаться на уже упомянутых, лучше приведем примеры других.

Выравнивание. Этот прием манипуляции сознанием заключается в том, что на чем-то важном внимание фиксируется минимально, а чему-то малозначительному уделяется, напротив, неоправданно много. Что главное в «Путешествии из Петербурга в Москву»? За что автор был сослан в Сибирь? Казалось бы, все ясно. Во-первых, значительная часть книги посвящена описанию тяжкой, унизительной доли простых людей, их страданиям, их бесправию, причем это не просто бытописание, а страстное обличение несправедливости, произвола, подневольного труда. Но и это еще не все. Радищев не только кипит благородным негодованием, но и пытается, как принято теперь говорить, «найти конструктивное решение». И находит его в революции.

А что же находит читатель в учебнике Басовской? Как вы уже, наверное, догадываетесь, он не найдет там описания встречи с пахарем, который говорит, что у барина «на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов»9, ни душераздирающей сцены торговли крепостными в селе Медное (а ведь это и в художественном отношении ярчайшая сцена!), ни рассказа крепостного Ивана, измученного издевательствами господ и воспринявшего рекрутчину как счастливое избавление. Нет здесь и хрестоматийных цитат. Например, таких: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего